Как вообще мать могла запереть собственную дочь? Разве любить не означает принимать друг друга и беленькими, и черненькими, помогать друг другу преодолевать трудности? Кому, как не матери, положено любить и до конца дней защищать своих детей? Сейдж никогда не забудет свою первую ночевку у Хэзер, мать которой спросила, не хотят ли девочки заказать пиццу, и подшучивала над ними, что они ночь напролет будут болтать о мальчиках; как на следующее утро она хлопотала на кухне, готовя яичницу и блинчики, спрашивая, что они хотят: апельсиновый сок или какао. Неужели а других семьях всегда спрашивают, что ты хочешь на завтрак? Мать Сейдж вечно забывала купить хлеб и молоко.
За прошедшие годы Сейдж убедила себя, что мать начала отдаляться от нее после смерти Розмари. Во всяком случае, именно эту историю она рассказывала себе, и именно эта история позволяла ей сохранять мужество. Но Сейдж в нее больше не верила, особенно теперь, когда знала, что Розмари жива.
Она обвела взглядом парковку у автобусной стоянки, плавный спуск дороги, серый асфальт, врезающийся в скопище зданий, телефонных столбов и электрических проводов. Ее взгляд невольно устремился через Верхний Нью-Йоркский залив к панораме Манхэттена, где над океаном вздымалась толчея небоскребов, как Изумрудный город в «Волшебнике страны Оз». Когда они с Розмари были детьми, еще достаточно маленькими, чтобы пребывать под невинным очарованием мира, представлявшегося им безопасным и надежным, отец говорил им, что город никогда не утонет, потому что его держит волшебство, а миллионы сверкающих огней в зданиях и вокруг них подпитываются пыльцой фей. Когда через несколько лет папа уехал, Сейдж гадала, нельзя ли наколдовать, чтобы он вернулся. Каждую ночь она смотрела на далекий город из окна своей спальни, умоляя фей, или кто там отвечал за волшебство, вернуть его домой. Но у нее никогда ничего не выходило.
Как поступил бы отец, узнав, что сделали мать и Алан? Встревожился бы? Понял бы? Возмутился? Если бы Сейдж сумела рассказать ему, он наверняка помог бы с поисками. Может, когда Розмари найдется, они снова станут семьей? Она сильно прикусила губу. Было слишком поздно для волшебной пыльцы и желаний. Отец ушел не просто так; он не захотел быть частью их жизни, и какая бы ни стояла за этим причина, тут ничего не изменишь. Сейчас ей остается только искать сестру. А что будет потом, никто не знает.
Ворчание двигателя вывело ее из транса. Из-за угла станции выполз разрисованный граффити автобус, рассекая холодный воздух выхлопным дымом. Граффити напомнили ей о туннелях под развалинами туберкулезной больницы, о стенах, размалеванных именами, логотипами музыкальных групп и пентаграммами: старшеклассники собирались там, чтобы выпивать, колоться и пугать друг друга рассказами о Кропси. Даже без страшилок Сейдж всегда ненавидела эти походы в туннели, где потолки и стены в любую секунду грозили рухнуть и похоронить ее заживо. Но все тусовались там, и поэтому она с друзьями тоже ходила в туннели. А что, если этот разрисованный автобус — плохой знак? Нет. Нельзя так думать. Нельзя, чтобы дурацкие идеи подруг засели у нее в подкорке.
Автобус, шипя тормозами, неуклюже подвалил к тротуару. Сейдж бросила сигарету, раздавила ее деревянной подошвой сабо и направилась на посадку. Если никто не собирается выяснять, что случилось с Розмари, она займется этим сама. Она поднялась по ступенькам, протянула жетон толстяку-водителю и прошла в конец автобуса, вобрав голову в плечи, чтобы не натыкаться взглядом на других пассажиров. Сцепленными перед собой руками она старалась не касаться грязных, заплатанных скотчем сидений. Под ногами хрустели старые обертки от еды и остатки чипсов, воняло лежалыми окурками, дизельным топливом и мочой.
В проходе тип в кожаной куртке и с черными усиками окинул ее оценивающим взглядом и призывно ухмыльнулся. Она зыркнула на него, борясь с желанием показать ему средний палец или якобы случайно заехать локтем в физиономию. Во внимании со стороны противоположного пола для нее не было ничего нового; она привыкла, что парни и мужчины оценивают ее фигуру, после чего внимательно изучают лицо и соломенные волосы, прикидывая, все ли в комплекте. Обычно Сейдж не возражала, если только они не годились ей в отцы и не представляли угрозы. Но сейчас под пристальным взглядом усача она ощутила себя добычей. Ее бесили люди, которые думали, что можно завлечь девушку улыбочкой, а потом вышвырнуть, как мусор. Как мать вышвырнула ее отца. Как ее саму вышвырнул Ной. Как мать и Алан вышвырнули Розмари. Добравшись до задней площадки, Сейдж рухнула на сиденье у окна, стараясь не заплакать. Ее снедала ненависть ко всем и вся.
Пока остальные пассажиры заполняли автобус и занимали места, она смотрела в окно на пышные ленивые снежинки, слетающие на разбитый тротуар. Когда все расселись и водитель отъехал от обочины, поднялся ветер, и снег повалил быстро и густо, покрывая тротуары и крыши. Где бы ни была сейчас ее сестра, хотелось верить, что она укрыта от непогоды.
Сейдж снова выругала себя за то, что не оделась более подходящим образом. Как по этакой погоде идти искать сестру в мини-юбке и деревянных башмаках? Хорошо хоть, на ней крестьянская блузка и вязанный крючком жилет, но и от них толку будет мало. Вот они, последствия похмелья. Не будь ей так худо и тревожно, она бы вспомнила, что сейчас зима, и надела расклешенные брюки и ботинки, а не напялила бы на себя то, в чем ходила вчера вечером. И захватила бы что-нибудь перекусить и попить. Желудок, разумеется, скверно реагировал на автобусную качку и на то, что она сидела в конце автобуса, где на каждом повороте ее словно мотало на громадном маятнике. К счастью, до Уиллоубрука было всего тридцать минут езды. Не хватало еще тут блевануть.
За немытыми автобусными окнами мелькали многоэтажки и витрины магазинов, прячущиеся за рядами тесно припаркованных машин. Грузовики и другие автомобили проносились мимо, разбрызгивая фонтаны грязной слякоти. Затем появился торговый центр с салоном красоты, лавкой ковров, булочной и хозяйственным магазином. Под козырьком бакалеи стояла кучка мальчишек в одинаковых куртках, со скучающим видом наблюдавших за движением. Они смахивали на «Бэй бойз» — калифорнийскую банду серферов, которая и бандой-то не была: у них не имелось своей территории, и они никогда не дрались с другими бандами, хоть и нападали на проституток в Вест-Виллидже. Некоторые люди говорили, что Кропси тоже нападает на проституток.
Люди до сих пор ищут в лесу останки пропавших детей.
У Сейдж засосало под ложечкой. Нужно перестать думать о Кропси: пустая трата времени и сил. Положив сумку на свободное сиденье рядом, она прислонилась к окну и закрыла глаза, стараясь отрешиться от автобусной качки и мерзких запахов. Она все бы отдала, чтобы зависать сейчас в торговом центре вместе с Хэзер и Дон, хихикать, прикалываться над людьми и скучать. А вместо этого ей одиноко и страшно, причем именно из-за тех мыслей, которые внушили ей подруги. Но сейчас не время упиваться жалостью к себе. Надо придумать, что сказать в Уиллоубруке, чтобы ей разрешили участвовать в поисках. Убедить администрацию в ее родстве с Розмари будет легче легкого: они ведь однояйцевые близнецы, у них одинаковые соломенные волосы, высокие скулы и серебристо-синие глаза с фиолетовыми крапинками. Если только Розмари не изменилась. Если только эти шесть лет, проведенные в лечебнице, не смыли и не свели на нет ее красоту.
Каждый раз, когда автобус останавливался, чтобы высадить или впустить пассажира, Сейдж испуганно вздрагивала и с бешено колотящимся сердцем выглядывала в окно, соображая, где они сейчас. Наблюдая, как люди покидают автобус и уходят по заснеженным тротуарам, готовые начать очередной обычный день — пройтись по магазинам или встретиться с друзьями за поздним завтраком и коктейлями, вернуться домой после полночной вечеринки, проведать захворавшую тетушку, — Сейдж переполнялась завистью. Даже если они живут одиноко, в компании лишь старой кошки, ей страстно хотелось быть одной из них, а не той, кем она была: убитой горем, нелюбимой девочкой, едущей в психбольницу на поиски пропавшей сестры.